04 января 2024
Путь
Мой творческий путь, связанный с рекламой, уже сравним по продолжительности с театральным. Десять лет я занимался рекламой, потом видеоклипами и сейчас почти десять лет занимаюсь театром.
Театр – древнейший вид искусства, очень сложный вид искусства с точки зрения ремесла. Видеоклипы, реклама – это не серьезно. Хотя в этом я был самый крутой. Но клипы, рекламные ролики – поддавки по сравнению с кино. А театр еще сложнее. По сравнению с театром кино – тоже поддавки, можно смонтировать, переозвучить. В театре так не бывает. Открывается занавес и в первые десять секунд становится все понятно и про этот театр, и про этих актеров. Театр – законченная форма, увеличительное стекло.
Мерило успеха – результат клиентов
Делая рекламу, я серьезно поднимал продажи моим клиентам. Помню, как один из клиентов пришел и положил на стол визитную карточку, под столом подвинул кейс с деньгами, а запрос его был – через месяц стать известным. Через месяц его знали все и знают до сих пор. Настолько важна четко поставленная задача.
Мне было интересно поработать с иностранной компанией Procter & Gamble. Это ужас с точки зрения творца, но мне было интересно. В 1992 году я работал в Америке и там понял их модель – главное проехаться по ушам заказчику. А если клиент, который является хозяином, заинтересован в конечном результате, в продажах, то я был нужен таким людям, они хотели с моей помощью решить проблему. Например, МТС сделали своим логотипом яйцо, IPO упало. Они звонят мне: «Ваше условие, Юрий Вячеславович, чтобы все поднять». Я называю условие, прилагаю максимум усилий и привожу к результату.
Достигать результата, успеха мне помогает здравый смысл и отсутствие желания быть лучше. Если я работаю на вас, то хочу понять, что вам надо, какая у вас проблема. И если вы будете со мной откровенны, то результат будет отличным. Для меня реклама, PR были отчасти исследованием, анализом рынка, конкурентов.
Сейчас на этом рынке нет конкуренции, вообще полное безрыбье. Рекламы нет. В центре Москвы, к примеру, биллборды с условной новой коллекцией Patek Philippe, прекрасными вещами первой линии Dolce & Gabbana, и тут же желтый билборд: «Бетон дешево».
Реклама – очень индивидуальная история
Помню, как российские рекламные агентства боролись за свой рынок, не пускали сюда иностранные агентства. Но потом впустили, и я застал период, когда арт-директора были иностранцы. Это бред. Реклама – очень индивидуальная история. Для разных стран разная. Я был арт-директором во многих компаниях, но решения там принимал не я, для себя решения принимали американцы, японцы… А в России в то время работали компании из Польши, из Норвегии, и мне приходилось им объяснять, что такое передача «Что? Где? Когда?». Они не понимали. Так что все очень индивидуально. Иностранцы, которые вводили сюда шипучие напитки считали, что Россия похожа на Африку и применяли те же креативные технологии, как для африканских стран. Они не понимали, что мы отличаемся.
Восприятие россиян за рубежом со временем не изменилось. Да, мы более агрессивные, мы категоричны. Русские люди – максималисты. Мы хотим, чтобы президент был умный, красивый, хорошо говорил. Мы не прощаем.
Видеопроизводство
Видеопроизводство стало плавным переходом к кино. Я не снимал «поющие трусы». Снимал Аллу Пугачеву, Леонтьева, Газманова. Мне было интересно с этими людьми что-то сделать. Я снимал фильмы, а не микрофоны и крупный план. Я рассказывал историю и хотел, чтобы исполнитель попал в сердце.
Витасу придумал жабры, Алсу – какую-то историю… Мне платили хорошие деньги. Но потом мне все это надоело, я просто хотел чего-то другого. Потом в моей жизни появилось кино.
Я начинал с оператором Рербергом. Это был другой уровень людей, это были серьезные люди, которые что-то сделали, и я доверял их субъективному мнению. С 1995 года у меня стали появляться отношения с людьми, на фильмах которых я был воспитан, и я был им интересен. Я сошелся с Петром Наумовичем Фоменко, с Максаковой, Петренко, Мотылем. Многих уже нет на свете. Эти люди сделали то, что мы называем советским кинематографом, русского кинематографа не было, был только советский. Он был прекрасен, потому что были большие люди. Сейчас нет ничего.
Сейчас кино (в той системе координат, в которой оно существует в России) меня не интересует. Хотя недавно я посмотрел иностранные «Барби» и «Оппенгеймер», и впервые поймал себя на мысли, что хочу вернуться в кино. Это крутое кино.
Про современную культуру
Конечно, я посмотрел, что такое Бузова. 26 миллионов подписчиков! Это же диагноз всей страны – 26 миллионов не очень развитых людей. И я сейчас не про нее. Пыль, которая поднимается до небес, остается пылью.
В своем театре я следую традициям русской драматической школы. В России всегда был авторский театр. Были Любимов, Захаров, Эфрос. А сейчас процветает во многом менеджерская история, это катастрофа, автор исчез. Когда говорят про театральные традиции, это вот о чем: был Эфрос, пришел Марк Захаров и театр стал другим, он обновился, традиции – это обновление.
Сейчас масса коучей, которые ничего из себя не представляют, а пишут книжки, учат чему-то… Я прочитал прекрасную книгу Эфроса «Репетиция – любовь моя» только тогда, когда у меня появились вопросы, когда я прошел определенный путь. А сейчас политики часто говорят про социальный лифт, чтобы с первой ступеньки сразу на десятую. Но так не бывает. Нужно идти по лестнице вперед, падать, скатываться, вставать, ползти. Знаете, у кого в России был самый быстрый социальный лифт? У Екатерины. Она в баню с Петром I сходила и вышла императрицей.
Наши зрители смотрят весь наш репертуар
Лицо театра – это главное. Нужен репертуар, артисты и зритель. И через некоторое время вы позвоните бухгалтеру и удивитесь, что у вас много денег. Я не думаю про зрителей, когда ставлю спектакль. Но очень хорошо зарабатываю.
Все маркетинговые технологии в театре не работают. Мы играем спектакль Nirvana: в зале сидит 16-летняя девочка, рядом 60-летняя женщина, студент и человек из списка Форбс. В кино так не бывает и в ресторанах так бывает, а в театре все вместе. Поэтому нет смысла думать про зрителей напрямую.
Театр должен зарабатывать. Госфинансирования хватает на уборку снега, охрану, электричество. И если не будет зрителей, артист будет получать минимальную зарплату. Когда я пришел в театр, билет стоил 350 рублей, сейчас – 12 тысяч, артист получал 28 тысяч в месяц, сейчас – 120 тысяч. Это не заслуга государства. Это мы – коллектив театра Модерн и зритель, который приходит и готов платить деньги, чтобы провести здесь время.
Приходите ко мне в театр, у вас будет шок от того, как вас встретят. Вы увидите лучший буфет Москвы, услышите хорошую музыку. Наши зрители смотрят весь наш репертуар, они приходят к нам лечиться, они у меня в гостях.
У меня одно правило в театре – чтобы все приходили с хорошим настроением. Вы можете прийти в джинсах, в пиджаке, но 65% одеваются красиво. По закону РФ я не могу выгнать неподходяще одетого зрителя. Но я рекомендую и “Благодарю тех, кто поддерживает наши традиции” — звучит мой голос в театре с небес.
Мое плохое настроение очень дорого стоит
Я семь лет возглавляю театр Модерн и это прекрасно. Я ни разу не пожалел. А если один раз пожалею, то я сразу уйду. Есть разные сложности, но я не понимаю, как могут опуститься руки. На мне лежит ответственность за 150 человек.
Иногда меня спрашивают, бывает ли у меня плохое настроение. Никогда! Мое плохое настроение очень дорого стоит, поэтому я его себе не позволяю. Да, у меня четко выстроенный ритм жизни, спорт, теннис, образование, я читаю, слушаю музыку, путешествую по миру.
Я люблю жизнь, как и все. Думаю, что если жизнь конечна, то нам ее дали как благодарность за что-то сделанное когда-то. А если есть жизнь после смерти, то, значит, там будет еще лучше.
Мне не достался в наследство ни один зритель
Я горжусь своей семьей, своими друзьями. Работа – на почетном втором месте. Хотя у меня нет работы как таковой. Я ставлю задачи, которые пытаюсь решить. Если говорить про театр, то знаю, что диапазон театра Модерн – это Курт Кобейн Nirvana и «Война и мир». Я считаю, что это одно и то же.
Мы играем 36 спектаклей в месяц, на всех аншлаги. Средние продажи билетов по театру – 94%. Это много для театра, который стоит на Третьем кольце, для театра, у которого нет истории. Мне не достался в наследство ни один зритель. Когда театру 100 лет, то на него работает еще и имя. Я раньше переживал, что не могу здание театра передвинуть на Тверской бульвар. А теперь радуюсь, что мы находимся далеко, на Бауманской, все приезжают к нам по любви, а не идут погреться.
Мое главное достоинство как продюсера – я верю людям. Только они способны что-то изменить. Я могу лишь создать условия, при которых они начнут цвести. Нужные люди собираются сами, я специально никого не ищу. Недавно к нам в труппу пришел Александр Борисов, прекрасный актер, он 20 лет был звездой театра Арцебашева на Покровке. Есть у нас прекрасный артист Юра Анпилов, который отдал 10 или 15 лет жизни театру Джигарханяна. Я не хожу по театрам и не увольняю оттуда артистов, они сами придут, если им интересно. Сейчас взяли очень интересного мальчика Льва Смирнова, он играет Иуду. До этого – Богдана Щукина. Он прекрасный артист, который сыграл Курта Кобейна и теперь играет Христа.
Про патриотическое воспитание
Если бы меня попросили дать совет людям, занимающимся «рекламной» кампанией патриотизма, я бы сказал, что в команду надо брать по-настоящему крутых людей, людей с биографией. А сейчас таких не ищут. Окружение очень важно. Вокруг вас могут плясать люди и лить вам в уши только мед… но тогда склеится все, не только уши.
Я бы главными министерствами в России сделал министерства культуры и образования. Тогда будет другая страна. Это самые серьезные министерства, они не заслуживают остаточного принципа. Черчиллю во время войны предложили сократить расходы на культуру. И он спросил: «А что мы тогда будем защищать?»
Я не трудоголик
Я не коммерсант, хотя выпускал свое вино в Испании, но это очень трудный бизнес. У меня нет магазина, я не торгую на бирже, у меня нет своего ресторана.
Я не перенапрягаюсь вообще. Я не трудоголик. Никогда не репетирую больше четырех часов. Одна актриса на репетиции смотрела в телефон, сейчас она у нас не работает. Мы вместе только четыре часа в день, но это полная самоотдача. Когда концепция спектакля готова, его надо запустить и все.
Сейчас репетируем Коэльо «Вероника решает умереть». Я очень рад, что Коэльо неожиданно для меня сказал, что этот спектакль будет делать Грымов и прописал это в контракте.
Мечтаю, чтобы люди научились слышать друг друга
Раньше в течение примерно 30 лет каждый Новый год я встречал в новой стране. Пандемия ритм сбила. Я был последним русским в Токио в пандемийный год. По России езжу не так много. Был в Новосибирске три дня, на фестивале. И все три дня боролся с кондиционером в хорошем отеле. И я понял свою миссию – в Новосибирск я приехал, чтобы починить кондиционер. Я почти не шучу. Чтобы люди, въехавшие в номер после меня, могли нормально пользоваться кондиционером.
Я мечтаю, чтобы люди перестали ругаться и все-таки попытались научиться слышать друг друга. Ведь я могу не соглашаться с вами, но способен принять вашу позицию. Сейчас в мире это невозможно, все зашли в тупик.
